Том 6. Пьесы 1901-1906 - Страница 125

125

Анна. Сергей Николаевич продолжает воспитывать его? Это может дурно кончиться…

Черкун. Ну, Сергей едва ли учил красть бутылки…

Анна. А пить вино? (Оглядывается. Быстро и нервно говорит.) Чтобы сразу все было понятно, Егор, я приехала к тебе…

Черкун. Отложим это до другого времени…

Анна. Нет, подожди! Я примирилась с мыслью, что мы с тобой чужие… что я чужая для тебя…

Черкун (негромко, усмехаясь). Чужая? Тебя со мной роднили поцелуи и только?

Анна (тоскливо). Нет… я не знаю! Скажу одно: мне без тебя так трудно! Я так глупа… бессильна! Я ничего не знаю и не умею!

Черкун. Послушай… скажи мне сразу, чего ты хочешь?

Анна. Не обижай меня! Я ведь не за милостыней пришла… Я люблю тебя, да… очень сильно люблю, Егор… но я знаю: если ты решил… это бесполезно, если ты решил…

Черкун (глухо). Зачем друг другу дергать нервы, Анна?

Анна. Моя любовь — маленькая, но она мучает меня… нет, не уходи!.. Мне стыдно, что моя любовь такая… Сначала мне было обидно, больно… я думала о смерти, когда уехала:

Черкун (угрюмо). Что я могу сказать тебе? Не понимаю я тебя…

Анна (со страхом и мольбой). Я так беспомощна… я такая ничтожная… и все так страшно… когда одна: Так нестерпимо жалко видеть больного, избитого ребенка, который даже плакать боится…

Черкун (твердо). Анна, мне нужно знать, чего ты хочешь?

Анна. О… я хочу побыть около тебя еще немного: еще немного! Я не помешаю тебе… живи, как хочешь! Но мне необходимо это:

Черкун (угрюмо). Тебе тяжело будет, — смотри!

(Катя идет.)

Анна (с бледной улыбкой). Тогда я уйду — я уйду! Видишь ли, я ничего не понимаю, я ни о чем не думала серьезно до этой поры… Ты должен научить меня…

Катя. О чем ты говоришь?

Анна. О жизни, девочка моя! (Мужу.) Ты должен что-то дать мне взамен того, что взял…

Черкун. Не знаю… как я сделаю это — не знаю, Анна! Мне так неловко:

Катя (ворчливо). Ага, неловко! То-то! (Топая ногой.) Ух… ненавижу мужчин! Когда-нибудь я этого Лукина… так отщелкаю!

Анна (с улыбкой). Мне ведь тоже неловко — и обидно, что я такая… Но куда же я пойду? Не знаю: В моей семье — всё по-старому, все чувствуют себя правыми и всё злятся, всё обижаются. Старая мебель и книги, старые вкусы холодно и мертво! Порой они вдруг испугаются, засуетятся и говорят со злобой и со страхом, что жизнь испорчена — и снова, как в чаду, живут в своих воспоминаниях о старине… (К столу подходят Цыганов и Надежда. Цыганов наливает себе вина.) Я отвыкла от них, они мне непонятны:

Цыганов. С вами, моя дорогая, приятно и страшно, как над пропастью:

Надежда. Как вы много пьете!

Катя. Вы помирились?

Черкун. Не говори ей, Анна. Пускай она умрет от любопытства:

Катя. Да ведь я вижу… Эх, кабы вы были моим мужем… я бы вас — вот как держала! (Крепко сжимает кулак.)

Черкун. Ну, не пугайте меня…

Анна. Милая ты моя…

(За деревьями является Монахов.)

Цыганов. Как злит меня, что вы неуязвимы для яда, который я хотел бы вам привить… Как это жаль!..

Анна (быстро). Пойдем отсюда, Катя… (Ведет ев за руку.)

Катя. Только не в комнаты! В беседку…

Черкун (усмехаясь, идет к дому). Ты слишком откровенно ведешь свои дела, Сергей…

Цыганов. Мир может восхищаться ими, если хочет…

Надежда (задумчиво). Жорж… милое имя! Маврикий, ты чего там?

Монахов (является, кивая головой на стол). А вот… сюда!

Надежда. Как нехорошо это — вертеться на глазах…

Монахов (кротко). Ты чего ворчишь? Опять живот болит? Или мозоль?

Надежда (Цыганову). Вы понимаете: это он нарочно грубости и гадости говорит, чтобы отвратить от меня мужчин…

Цыганов. Да? Прием… любопытный…

Надежда (искренно и просто). Ах, если бы вы знали, какой это противный человек! То он говорит, что у меня изо рта пахнет…

Монахов (тревожно). Ну что ты, Надя? Кому же я говорил?..

Надежда (идет к нему). Напомнить? Я напомню…

Монахов (отступает). Ну вот, Надя… что такое? Я пошутил…

(Они скрываются в деревьях. Цыганов устало садится в кресло, лицо у него тоскливое. К столу подходят Дробязгин и Гриша.)

Дробязгин. Сергей Николаевич! Позвольте вас спросить, что такое тайные пороки?

Цыганов. Я вам не скажу этого, мой друг… предпочитаю видеть вас явно порочным… Это значительнее и красивее…

Дробязгин. А добродетели тайные бывают?

Цыганов. Они, должно быть, всегда таковы… я не видал явных добродетелей…

Гриша. А как оно называется… это зеленое, густое… которое первый-то раз вы мне поднесли… помните?

Цыганов. Шартрез, юноша…

(Гриша повторяет вполголоса и улыбается. В саду Матвей зажигает фонарики.)

Дробязгин. А кто, Сергей Николаевич, мудрейший из мудрецов?

Цыганов. По этому поводу в истории философии рассказано следующее: было три мудреца; первый доказывал, что мир есть мысль, другой утверждал противное: я, право, не помню, что именно. Но я наверное знаю, что третий соблазнил жену первого, украл у второго рукопись, напечатал ее как свою и его увенчали лаврами…

Гриша (с восторгом). Ловко!

Дробязгин (неуверенно). Н-да… действительно… подкузьмил!

Цыганов. И объегорил, прибавьте… А теперь давайте выпьем, и да здравствует юность! Поздно понимает человек, как это прекрасно — быть юношей!

125